Природа сталинизма

Полемика о классовой природе СССР

По Ленину, государство

«…всегда было известным аппаратом, который выделялся из общества и состоял из группы людей, занимавшихся только тем или почти только тем, или главным образом тем, чтобы управлять. Люди делятся на управляемых и на специалистов по управлению, на тех, которые поднимаются над обществом и которых называют правителями, представителями государства. Этот аппарат, эта группа людей, которые управляют другими, всегда забирает в свои руки известный аппарат принуждения, физической силы, — все равно, выражается ли это насилие над людьми в первобытной дубине, или в эпоху рабства — в более усовершенствованном типе вооружения, или в огнестрельном оружии, которое в средние века появилось, или, наконец, в современном, которое в XX веке достигло технических чудес и целиком основано на последних достижениях современной техники.

Приемы насилия менялись, но всегда, когда было государство, существовала в каждом обществе группа лиц, которые управляли, которые командовали, господствовали и для удержания власти имели в своих руках аппарат физического принуждения, аппарат насилия, того вооружения, которое соответствовало техническому уровню каждой эпохи. И всматриваясь в эти общие явления, задаваясь общим вопросом, почему не существовало государство, когда не было классов, когда не было эксплуататоров и эксплуатируемых, и почему оно возникло, когда возникли классы, — мы только так находим определенный ответ на вопрос о сущности государства и его значении.»

«Государство — это машина для поддержания господства одного, класса над другим.» (В. И. Ленин, «О государстве», ПСС т.39, стр. 72-73)

Почему, по утверждению Маркса, рабочий класс не может взять готовую машину буржуазного государства и использовать в своих нуждах? Не по мистическим, а по совершенно конкретным причинам. В современном государстве все ключевые позиции находятся в руках людей, контролируемых правящим классом. Они специально отобраны служить интересам буржуазии, получая соответствующее образование, имея определённые перспективы на будущее и условия жизни. Армейские офицеры, особенно высшего ранга, гражданские чиновники и основные технические специалисты сформированы идеологически служить интересам капиталистического класса. Все командные высоты в обществе находятся в руках людей, на которых капиталистический класс может положиться. Это именно та причина, по которой государственная машина — инструмент в руках капиталиста, который не может быть использован рабочим классом и должен быть разрушен и сметен им напрочь. Теперь, что именно означает разрушение этой машины.

Возможно, что многие, может быть даже большинство служащих капиталистического государства, будут использованы рабочим классом после его прихода к власти. Но при этом они будут подчинены рабочим комитетам и организациям. Например, в Советском Союзе в первые дни после царизма, после фактического исчезновения старой армии, Красная Армия была вынуждена использовать царских офицеров, но под контролем политических комиссаров. Также в Советском Союзе существенную часть аппарата составляли служащие — бывшие чиновники царизма. Этот неблагоприятный исторический факт сыграл впоследствии важную роль в вырождении режима. Ленин говорил, что советское государство — «буржуазная машина царизма, покрытая тонким слоем социализма».

В соответствии с классической концепцией, пролетариат разрушает старую государственную машину и создает собственное государство. Тем не менее, он вынужден использовать старых специалистов. Однако государство, даже в лучших условиях, скажем, в развитой стране с образованным пролетариатом, остается пережитком классового общества и безусловно таит в себе угрозу вырождения. По этой причине марксисты настаивают на контроле масс, будучи убежденными, что нельзя позволить государству развиться в независимую силу. Как можно быстрее оно должно быть растворено в обществе. По важным причинам, указанным ниже, при некоторых условиях государство может получить некоторую независимость от базиса, который оно исходно представляло. Энгельс объяснял, что хотя надстройка — государство и идеология — зависит от экономического базиса, она тем не менее способна на самостоятельные действия. На протяжении достаточно долгого времени может наблюдаться конфликт между государством и классами, которые оно представляет. Вот почему Энгельс говорил, что государство обычно или в типичные периоды непосредственно представляет правящий класс. То есть для понимания классового общества мы должны принять во внимание многочисленные диалектические взаимосвязи и противоречия всех присутствующих факторов.

Хотя это и не исчерпывает вопрос о классовой природе государства, решаемый по разному в разные моменты истории, экономика и отношения собственности, в конечном счете, являются решающими. Из-за этого, как стараются объяснить все учителя марксизма, в конечном счете надстройка должна прийти в соответствие с ними. «С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 13, стр. 7), — так это выразил Маркс. Если мы откажемся от этого критерия, то тогда все виды поверхностных и произвольных конструкций станут возможны. Мы неизбежно потеряемся в лабиринтах истории, как потерялся бы в Миносском дворце мифический Тесей, если бы не протянутая им нить. Нить истории это базисная экономическая структура общества или ее выражение — формы собственности. Словами Энгельса: «Мы считаем, что экономические условия в конечном счете обусловливают историческое развитие.» (Ф. Энгельс, Письмо В. Боргиусу 25 января 1894)

В 1793 году французские якобинцы взяли власть. Как указывали Маркс и Энгельс, они вышли за рамки буржуазных отношений и за несколько месяцев совершили то, для чего буржуазии потребовались бы десятилетия. Полностью очистили Францию от всех следов феодализма. Хотя этот режим и оставался корнями в буржуазной форме собственности. Это стало причиной французского Термидора и правления Директории, последовавшей за этим классической диктатуры Наполеона Бонапарта. Он восстановил многие феодальные структуры, провозгласил себя императором, сконцентрировал всю власть в своих руках. Но тем не менее мы называем этот режим буржуазным. С реставрацией Людовика XVIII он по-прежнему оставался буржуазным. И затем мы имели даже две революции: 1830 и 1848 годов. Эти революции имели важные социальные последствия. Они выразились в значительном изменении правящих слоев государства. Мы характеризуем их как буржуазные политические революции, в ходе которых не произошло никаких изменений правящего класса — буржуазии.

Позвольте пойти дальше. После Парижской Коммуны 1871 года и ожесточения социальных отношений между участвующими сторонами, мы имели организацию Третьей Республики с ее буржуазной демократией на протяжении десятилетий. Затем последовали: Петен, Виши, де Голль и целая череда режимов вплоть до нашего времени. Обратим внимание на поразительные различия этих режимов. Например, должно казаться абсурдным объединение в одну категорию, скажем, режимов Робеспьера и де Голля или Ширака. Однако, марксист определяет их как одно и тоже — капитализм. Где критерий? Единственно — форма собственности, частной собственности на средства производства. Возьмем также различие режимов в более современное время, чтобы увидеть различия в надстройках, основанных на одном и том же экономическом базисе. Для примера, сравним режим фашистской Германии и британский парламентаризм. Они имеют так много фундаментальных различий в политической надстройке, что многие теоретики немарксистских и экс-марксистских школ нашли в фашизме новую классовую структуру и новую систему общественных отношений. Почему мы говорим, что они представляют один и тот же режим? Ответ: несмотря на отличия в надстройке, их экономический базис одинаков.

Переходное государство после Октября

Как мы увидели, невозможно перейти от капитализма прямо к социализму. Даже в передовых обществах необходим переходный период, на протяжении которого государство продолжает существовать некоторое время, равно как и закон стоимости. Но, как объяснял Маркс, рабочему классу требуется не один из монстров, существовавших при капитализме, а нечто очень простое — рабочее государство, которое начнет отмирать со своего первого дня. За два месяца до захвата власти Ленин пишет в «Государстве и революции»:

«Пролетариату нужно государство — это повторяют все оппортунисты, социал-шовинисты и каутскианцы, уверяя, что таково учение Маркса, и „забывая“ добавить, что, во-первых, по Марксу, пролетариату нужно лишь отмирающее государство, т. е. устроенное так, чтобы оно немедленно начало отмирать и не могло не отмирать. А, во-вторых, трудящимся нужно „государство“, „то есть организованный в господствующий класс пролетариат» (В. И. Ленин, «Государство и Революция»)

Переходное государство неизбежно имеет противоречивый характер. Советский режим был основан на новых отношениях собственности, которые вышли из Октябрьской Революции, взяв при этом, однако, много элементов старого буржуазного общества. Национализация средств производства — главное условие для движения в направлении социализма, но возможность действительно перевести общество на более высокую стадию человеческого развития зависит от уровня развития производительных сил. Социализм предполагает более высокий уровень развития техники, производительности труда и культуры, чем даже у большинства развитых капиталистических обществ. Невозможно построить социализм на базисе отсталости.

В «Преданной Революции» Троцкий объяснял двойственный характер переходного государства:

«Буржуазные нормы распределения, ускоряя рост материального могущества, должны служить социалистическим целям. Но только в последнем счете. Непосредственно же государство получает с самого начала двойственный характер: социалистический, — поскольку оно охраняет общественную собственность на средства производства; буржуазный, — поскольку распределение жизненных благ производится при помощи капиталистического мерила ценности, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Такая противоречивая характеристика может привести в ужас догматиков и схоластов: ничего не остается, как выразить им соболезнование.» (Л. Д. Троцкий, «Преданная Революция»)

Только победа революции в Западной Европе, и особенно в Германии, могла изменить это положение дел. Соединение германской промышленности и техники с огромными природными и людскими ресурсами России в Социалистическую Федерацию должно было создать материальные условия для уменьшения рабочего дня, необходимого для участия рабочего класса в управлении промышленностью и государством. Но предательство социал-демократов потопило германскую революцию и обрекло русскую революцию на изоляцию в отдельной стране. Победа бюрократии непосредственно проистекла из этого. Начиная с 1920 года, бюрократия легально или нелегально поглощала большую часть прибавочного продукта, производимого рабочим классом.

Все это в некоторой степени может иметь место даже в здоровых рабочих государствах. Должностные лица и менеджеры должны потреблять часть прибавочной стоимости, но при этом они должны иметь право только на то, что Маркс называл «платой управленцев». У нас должно быть здесь, используя ленинское выражение, «буржуазное государство без буржуазии» или, по выражению Троцкого, государство без мандаринов, генштаб без самураев. В таком государстве чиновники не должны иметь никаких специальных привилегий. В условиях чрезвычайно низкого уровня развития производительных сил и культуры в России, рабочий класс был не способен строить государство без использования старых царских офицеров и бюрократов, которые требовали оклады выше средних. В условиях изоляции революции в отсталой стране это было неизбежно. Такова фундаментальная причина, почему пролетариат оказался не способен удержать власть. После окончания гражданской войны рабочие были постепенно вытеснены выскочками-бюрократами, которые почувствовали себя необходимыми для развития общества.

Ленин и Троцкий даже не рассматривали такую ситуацию, когда революция сможет пережить длительное отсутствие победы пролетариата в развитых капиталистических странах. Они предполагали, что в таких условиях капиталистические элементы смогут ликвидировать завоевания Октября. Это не произошло, хотя и было вполне возможно в двадцатые годы, особенно в период нэпа, когда большевики были вынуждены пойти на большие уступки кулакам и нарождающейся буржуазии. Незадолго до своей последней болезни, Ленин составил блок с Троцким для борьбы с бюрократией, которая, как он опасался, создаст условия для открытой буржуазной контрреволюции.

В январе 1921 года Ленин писал:

«Читая теперь отчет о дискуссии, я вижу, что я был неправ, а т. Бухарин прав. Мне надо было сказать: „Рабочее государство есть абстракция. А на деле мы имеем рабочее государство, во-1-х, с той особенностью, что в стране преобладает не рабочее, а крестьянское население; и, во-2-х, рабочее государство с бюрократическим извращением». (В. И. Ленин, «Кризис партии», стр. 239, 42 том ПСС)

Вопрос о классовой природе СССР продолжал занимать Троцкого до самой смерти. Как может этот тип реакции развиться на базисе пролетарской революции? Незадолго до изгнания из Советского Союза он уже столкнулся с этим вопросом:

Надо сказать ясно и точно: послеленинское пятилетие было пятилетием общественно-политической реакции. Послеленинское руководство стало невольным, но тем более действительным выражением этой реакции и ее орудием. Периоды реакций в отличие от контрреволюции происходят при господстве одних и тех же классов. Помещичье самодержавие знало периоды „либеральных“ реформ и крепостнических контрреформ. Господство буржуазии, начиная с эпохи великих революций, знало смену периодов бурного движения вперед периодами попятного движения. Этим определялась, в частности, смена различных партий у власти в разные периоды господства одного и того же капиталистического класса.

Не только теоретическое размышление, но и живой опыт истекших одиннадцати лет свидетельствуют, что и режим пролетариата может проходить не только через периоды движения вперед, но и через периоды общественно-политической реакции. Конечно, не реакции «вообще», а реакции на основах победоносной пролетарской революции, противостоящей капиталистическому миру. Смена этих периодов определяется ходом классовой борьбы. Периоды реакции не изменяют основ классового господства, т. е. не означают перехода власти из рук одного класса в руки другого (это была бы уже контрреволюция), но означают изменение в соотношении классовых сил и перегруппировку элементов внутри самих классов. Период реакции после периода могущественного революционного продвижения вперед вызван был у нас в основном тем, что разбитые, оттесненные или запуганные старые имущие классы благодаря объективной обстановке и ошибкам революционного руководства успели значительно собраться с силенками и постепенно перейти в наступление, главным образом через бюрократический аппарат. С другой стороны, победоносный класс, пролетариат, не поддержанный своевременно извне и атакуемый все новыми и новыми препятствиями и трудностями, растрачивал силу первоначального натиска и дифференцировался, выделяя из себя сверху — все более самодовлеющую бюрократию, снизу — элементы усталости и прямой безнадежности. Ослаблению активности пролетариата соответствует повышение активности буржуазных классов, т. е. прежде всего тех слоев мелкой буржуазии, которые тянутся вверх по старым эксплуататорским путям.

Незачем доказывать, что все эти процессы внутренней реакции могли развертываться и приобретать силу только в условиях тягчайших поражений мирового пролетариата и упрочения позиций империалистической буржуазии. (Л. Д. Троцкий, «Кризис право-центристского блока и перспективы», в «Л.Д.Троцкий. Архив в 9 томах: Том 4» под ред. Ю. Г. Фельштинского)

Термидор и бонапартизм

Имеется большое сходство между процессами, протекающими в ходе революций, хотя бы и различной классовой природы. Сравнение Русской революции и Великой Французской революции 1793—94 годов может в определённой степени пролить свет на некоторые фундаментальные процессы. Это обусловливает использование терминов, подобных «термидору», относящемуся к эпизоду 27 июня (9 термидора по старому революционному календарю) 1794 года, когда правое крыло революционеров якобинцев совместно с оппортунистическим центром («болотом») свергли Робеспьера, начав, таким образом, скольжение к политической реакции, завершившееся диктатурой Наполеона. Это означало конец периода революционного подъема и начало спада. Это отражает и тот факт, что в период подъема (с 1789 по 1794 год) террор был направлен почти исключительно против врагов революции и сторонников компромисса с реакцией, а после термидора — против революционного крыла.

Шире Термидор может рассматриваться как критическая точка революции, где наступает некоторая слабость и истощение, отражая отступление, прокладывающее путь неприкрытой реакции. Во Франции это проявилось в тот момент, когда фракция «горы» (монтаньяров, революционного крыла Национального Конвента) стала жертвой Террора и революционных бурь в целом. Раскол фракции «горы» привел к термидорианской реакции. Таким же образом происхождение реакции в сталинской России можно проследить из смутных поветрий среди советских чиновников и мелкой буржуазии, что после окончания Гражданской войны настало время положить конец революционным новшествам и объявить поворот к «наведению порядка». Это поветрие реакции суммировалось в теории социализма в отдельной стране. Конечно, подобно каждой исторической аналогии, использование термина «термидор» было только аппроксимацией, так как имело условный характер. Троцкий в своих статьях 1929 года объяснял это следующим образом:

«Я имею здесь в виду прежде всего вопрос о термидоре и тем самым, вопрос о классовой природе советского государства. Формула термидора, конечно, условная формула, как всякая историческая аналогия… Термидор знаменует первый победоносный этап контр-революции, т. е. прямой переход власти из рук одного класса в руки другого, при чем, переход этот хотя и сопровождается, по необходимости, гражданской войной, но политически замаскирован тем, что борьба ведется между фракциями вчера еще единой партии. Таким образом, термидор означает не период реакции вообще, т. е. отлива, сползания, ослабления революционных позиций, — а имеет гораздо более точное значение: он указывает на прямое перемещение власти в руки другого класса, после чего революционный класс может вернуть себе власть не иначе, как через посредство вооруженного восстания. Для последнего необходима, в свою очередь, новая революционная ситуация, наступление которой зависит от сложных внутренних и международных причин». (Л. Д. Троцкий, «Термидор или партийная репетиция термидора?» БО №5 1929)

Спустя несколько лет в статье, озаглавленной «Рабочее государство, Термидор и бонапартизм», Троцкий заново раскрыл свою позицию по Термидору. Он объяснил, что аналогия с Термидором оказалась открытой для недопонимания. Ультра-левая группа Владимира Смирнова, группа Демократического Централизма, в противоположность Левой Оппозиции, утверждала в 1926 году, что пролетариат уже потерял власть и что капитализм был восстановлен в России. Для Троцкого эти похороны все еще активной революции были совершенно неприемлемы. Без исторических аналогий мы не можем учиться у истории. Но также мы понимаем и их ограниченность, их сходства и различия. Так было и в случае Термидора.

Троцкий писал:

«Термидор 1794 г. произвел сдвиг власти от одних групп Конвента к другим группам, от одних слоев победоносного „народа“ — к другим слоям. Был ли Термидор контрреволюцией? Ответ на этот вопрос зависит от того объема, который мы придаем, в данном случае, понятию „контрреволюция“. Социальный переворот 1789 — 1793 г.г. имел буржуазный характер. Суть его сводилась к замене связанной феодальной собственности „свободной“ буржуазной собственностью. Контрреволюция, эквивалентная этой революции, должна была бы произвести восстановление феодальной собственности. Но Термидор и не покушался на это. Робеспьер хотел опираться на ремесленников, Директория — на среднюю буржуазию. Бонапарт объединился с банками. Все эти сдвиги, имевшие, конечно, не только политическое, но и социальное значение, совершались, однако, на основе нового, буржуазного общества и государства.

Термидор был актом реакции на социальном фундаменте революции. Тот же смысл имело и 18 брюмера Бонапарта, следующий важный этап на пути реакции. Дело шло в обоих случаях не о восстановлении старых форм собственности или власти старых господствующих сословий, а о распределении выгод нового социального режима между разными частями победившего „третьего сословия“. Буржуазия все более прибирала к рукам собственность и власть (прямо и непосредственно или же через особых агентов, как Бонапарт), отнюдь не покушаясь на социальные завоевания революции, наоборот, заботливо упрочивая, упорядочивая, стабилизуя их. Наполеон охранял буржуазную, в том числе и крестьянскую собственность как от „черни“, так и от притязаний экспроприированных собственников. Феодальная Европа ненавидела Наполеона как живое воплощение революции, и по-своему она была права. (Л. Д. Троцкий, «Рабочее государство, Термидор и бонапартизм», БО №43)

Мы имеем здесь дело с целой серией политических контрреволюций на одних и тех же буржуазных отношениях собственности. Используя эту аналогию для сравнения, Троцкий раскрывает характер и динамику сталинизма не как нового класса, системы эксплуатации, но как социального паразита на рабочем государстве. Политическая контрреволюция имеет место на базисе национализированных форм собственности. Рабочий класс теряет политическую власть, но контрреволюция не восстанавливает в правах буржуазию. Сталинская бюрократия сама узурпирует политическую власть. Это результат социальных противоречий, угрожающих рабочему государству, изолированному в хронически отсталых условиях.

Доведенная бюрократией до конца, политическая контрреволюция полностью нивелирует режим Советской Рабочей демократии, но не разрушает новые отношения собственности, установленные Октябрьской Революцией. Возвышая себя над рабочими, бюрократия пытается регулировать это внутренние противоречия в своих интересах. Она опиралась на национализированную плановую экономику и играла относительно прогрессивную роль в развитии производительных сил, хотя, по словам Троцкого, втридорога по сравнению с капитализом, с огромным браком, коррупцией и ошибками в управлении. Далекая от устранения этих социальных противоречий, бюрократия порождает новые. В конце концов она утверждает себя над пролетариатом и устанавливает режим бюрократического абсолютизма, где рабочий класс политически экспроприирован, без прав или роли в управлении обществом.

Что такое бонапартизм?

Опираясь на происшедшие события, Троцкий оказался способен расширить и углубить свой анализ классовой природы СССР, уточнив определения. В 1935 году он отказался от термина «центризм» в определении бюрократии и ввел более подходящее определение его природы: форма пролетарского бонапартизма. Для того, чтобы понять причину этого, надо еще раз обратиться к марксистской теории государства.

Согласно марксистской теории, государство возникает как инструмент, необходимый для угнетения одного класса другим. Понятие государства может вводиться разными путями. Один из наиболее общих для марксистов — определять государство как «отряды вооруженных людей, защищающих частную собственность». В конечном счете, к этому сводятся все формы государства. Но практически государство — это много больше, чем армия и полиция. Современное государство, даже при капитализме, — бюрократический монстр, армия функционеров, потребляющая огромное количество прибавочной стоимости, производимой рабочим классом. С этой точки зрения есть зерно правды в аргументах монетаристов, требующих «урезания» государства, что на самом деле только эхо лозунга либералов XIX века о «дешевом правительстве». Конечно, как Маркс объяснил в «Гражданской войне во Франции», единственный путь получить дешевое правительство — революционное устранение буржуазного государства и установление рабочего государства или полугосударства типа Парижской Коммуны.

Маркс, Энгельс и Ленин объясняли, что государство — это специальная власть, стоящая над обществом и все более отчуждающаяся от него. В общем, мы можем принять, что каждое государство отражает интересы определенного правящего класса. Но это не исчерпывает вопрос о специфической роли государства в обществе. В действительности государственная бюрократия имеет свои собственные интересы, которые не обязательно и не все время соответствуют интересам правящего класса, и могут вступать с последними в открытые столкновения. Государство, в конечном счете, как объясняли Маркс и Ленин, состоит из вооруженных отрядов людей и неких приложений к ним. Это суть марксистского определения. Однако мы должны быть осторожны, используя широкие марксистские обобщения, которые несомненно верны, в абсолютном смысле. Истина же всегда конкретна, так что, если мы не включаем в анализ отдельные тонкости и конкретные обстоятельства, мы неизбежно должны получить чисто абстрактный, а значит неверный результат. Посмотрим, сколь конкретно и точно подходил к этому вопросу Энгельс даже в ходе обобщений. В «Происхождении семьи, частной собственности и государства» Энгельс писал:

«А чтобы эти противоположности, классы с противоречивыми экономическими интересами, не пожрали друг друга и общество в бесплодной борьбе, для этого стала необходимой сила, стоящая, по-видимому, над обществом, сила, которая бы умеряла столкновение, держала его в границах „порядка“. И эта сила, происшедшая из общества, но ставящая себя над ним, все более и более отчуждающая себя от него, есть государство» (Ф. Энгельс, «Происхождение семьи, частной собственности и государства», Сочинения К. Маркса и Ф. Энгельса, изд. 2, т.)

И далее:

«Взгляните хотя бы на теперешнюю Европу, в которой классовая борьба и конкуренция завоеваний взвинтили публичную власть до такой высоты, что она грозит поглотить все общество и даже государство». (Там же)

Энгельс идет дальше, показывая, что, однажды возникнув, государство, не будучи ограниченным чем-либо, приобретает тенденцию к самостоятельным действиям, и с неизбежностью должно совершать их при некоторых обстоятельствах.

«Обладая публичной властью и правом взыскания налогов, чиновники становятся как органы общества над обществом».

«Так как государство возникло из потребности держать в узде противоположность классов; так как оно в то же время возникло в самих столкновениях этих классов, то оно по общему правилу является государством самого могущественного, экономически господствующего класса, который при помощи государства становится также политически господствующим классом и приобретает таким образом новые средства для подавления и эксплуатации угнетенного класса… В виде исключения встречаются, однако, периоды, когда борющиеся классы достигают такого равновесия сил, что государственная власть на время получает известную самостоятельность по отношению к обоим классам, как кажущаяся посредница между ними…» (Там же)

Далее Энгельс говорит, что:

«Связующей силой цивилизованного общества служит государство, которое во все типичные периоды является государством исключительно господствующего класса и во всех случаях остается по существу машиной для подавления угнетенного, эксплуатируемого класса» (Там же)

Отметим исключительно точный, научный способ выражения Энгельсом своих мыслей. «Во все типичные периоды», «по общему правилу является государством самого могущественного, экономически господствующего класса», и т. д. Энгельс ясно дал понять, что имелись нетипичные и аномальные ситуации, к которым этот общий принцип марксистской теории не может быть применен. Этот диалектический подход к вопросу о государстве был развит Марксом в «18 брюмьера Луи Бонапарта», где он объяснил феномен бонапартизма, при котором отношения между государством и правящим классом не соответствуют норме. Маркс указывал на то, как пьяные солдаты Луи Бонапарта именем «порядка, закона и семьи» расстреливали буржуа, чьи интересы, по-видимому, представляли. Была ли буржуазия во времена Луи Бонапарта правящим классом? Не требуется глубокого знания марксизма для ответа на этот вопрос. Голое обобщение «вооруженные группы людей» не принимает в расчет буржуазный или пролетарский бонапартизм. Если мы возьмем историю современного общества, то найдем многочисленные примеры ситуаций, когда буржуазия экспроприировалась политически, но при этом оставалась правящим классом. Мы называем это явление бонапартизмом или, словами Маркса, «голой властью шпаги над обществом». Рассмотрим несколько примеров.

В Китае, после того как Чан Кайши раздавил в Шанхае рабочий класс, используя городские банды, в 1927 году банкиры организовали банкет в его честь и аплодировали ему как благодетелю и спасителю цивилизации. Но Чан хотел чего-нибудь более существенного, чем восхваления своего руководства. Он бесцеремонно запер всех богатых промышленников и банкиров в тюрьму и потребовал с них многомиллионные выкупы. Он сделал для них работу и требовал теперь оплаты. Он истреблял шанхайских рабочих не для прибыли капиталистов, а потому, что это означало власть и доходы для него и для его преступных банд. Кто-нибудь намерен заявить, что сидевшие в тюрьме банкиры не оставались по-прежнему правящим классом, хотя и не имели политической власти? Китайская буржуазия могла только горевать по тому поводу, что изрядная часть прибавочной стоимости, выжатой из рабочих, перешла к ее собственным цепным псам, а многие ее представители томились в тюрьме.

Буржуазия оказывается политически экспроприированной в таких условиях; голая сила преобладает в обществе. Огромная часть прибавочной стоимости съедается военной верхушкой и чиновниками. Но в интересах самой бюрократии, чтобы эксплуатация рабочих продолжалась, и поэтому, хотя они и выжимают из буржуазии соков сколько могут, они, тем не менее, защищают частную собственность. Поэтому буржуазия остается правящим классом, хотя и теряет прямую политическую власть. Это ответ тем защитникам теории государственного капитализма, которые утверждают, что это софизм — заявлять, что Россия была деформированным рабочим государством и Советский рабочий класс был правящим, когда он находился под пятой сталинизма и частью в трудовых лагерях. Если мы не будем следить в наших рассуждениях за доминирующей формой собственности, то неизбежно потеряем под собой опору.

В истории может быть найдено много примеров, в которых одна часть правящего класса подвергалась атаке другой частью и государство оказывалось над обществом. Например, во время войны Белой и Красной Розы в Англии две фракции правящих баронов перманентно истребляли друг друга. В тот или иной момент большая часть правящего класса находилась в тюрьмах и ждала казни; трон же заняла новая династия Тюдоров, которая балансировала между классами и установила режим абсолютизма. Аналогичные процессы протекали и в других странах. Какова классовая природа абсолютизма? Абсолютные монархи в попытке консолидировать себя как власть стояли над обществом и всемерно отчуждались от него, часто опираясь на национальную буржуазию в борьбе с феодальной знатью. Хотя при этом классовая природа режима оставалось феодальной. Она определялась существующими отношениями собственности, а не политической расстановкой в правительстве. Подобная ситуация существовала и в период распада рабовладельческого общества. Римский император поднялся над обществом и стал жестоко угнетать правящий класс — рабовладельцев — многие из которых оказались ограблены налогами, арестованы, подвергнуты пыткам и умерщвлены императором, «избранным» Преторианской Гвардией. Фактически Маркс изначально использовал термин «цезаризм» для обозначения этого явления. Хотя этот факт и не изменяет ни на йоту классовую природу Римского государства как рабовладельческого. И рабовладельцы оставались правящим классом даже под железной пятой цезаризма.

Как, следуя классическому анализу Маркса, Энгельса и Ленина, объяснял Троцкий: «Цезаризм, или его буржуазная форма, бонапартизм, выступает на сцену в те моменты истории, когда острая борьба двух лагерей как бы поднимает государственную власть над нацией и обеспечивает ей, на вид, полную независимость от классов, а на самом деле — лишь необходимую свободу для защиты привилегированных».

В нашем веке, в период распада капитализма, мы имеем феномен фашизма, который, хотя и отличается от бонапартизма по своему происхождению, но также имеет много общих с ним черт. Фашистский режим, в отличие от бонапартизма, приходит к власти на плечах массового движения мелкой буржуазии и люмпен-пролетариата. Оказавшись у власти, однако, он быстро теряет свою массовую базу и становится бонапартистским режимом, опирающимся на армию и полицию. Троцкий уподобил нацистскую бюрократию в Германии «Старику моря», сидящему на плечах буржуазии, для того чтобы вывести ее на безопасную дорогу, но непрестанно оскорбляющего, плюющего на макушку и втыкающего шпоры в ее бока.

В сборнике «В защиту марксизма» Троцкий подчеркивает различие между бонапартизмом и фашизмом: «Элемент общий у фашизма и старого бонапартизма — то, что он использует классовые антагонизмы, для того чтобы дать государственной власти максимум независимсти. Но мы всегда подчеркивали, что старый бонапартизм был во времена восхождения буржуазного общества, в то время как фашизм — государственная власть гибнущего буржуазного общества».

Мы рассмотрим лишь отношение Гитлера к его капиталистическим оппонентам. Нацисты, которые защищали капиталистические общественные отношения, не только грабили буржуазию и конфисковывали ее собственность, но иногда и казнили ее представителей. Разумеется, нет никаких сомнений в том, что классовая природа фашистского государства была буржуазной. Однако, с другой стороны, германская буржуазия потеряла контроль над государством, который попал в руки гитлеровских авантюристов, безответственно и преступно использовавших его для своих авантюр. Здесь отношение между государством и правящим классом является диалектически противоречивым. Фактически в 1943 году интересы правящего класса Германии вошли в явное противоречие с государством. К этому моменту Германия уже проиграла войну. В интересах правящего класса было заключение мира с Великобританией и США, для того чтобы вместе вести войну против Советского Союза. Но капитуляция должна была означать смертный приговор для нацистской клики, контролировавшей государство. Германская буржуазия пыталась, и неудачно, устранить Гитлера военным переворотом (заговор генералов). Гитлер вел войну до конца, и платой за это стала потеря Германией своей восточной части.

Сталинизм: форма бонапартизма

При фашистском или бонапартистском режиме, как мы видели, хотя эти бандиты и могут вцепиться в глотку буржуазии, тем не менее там остается капиталистический класс, в чьих интересах и действует экономика как целое, на этом классе и паразитируют бандиты. Какие-нибудь формалисты могут сказать, что советская бюрократия составляет в России новый правящий класс. Но серьезное рассмотрение показывает, что это ни в коем случае невозможно. Что они говорят, так это то, что государство — это класс. Бюрократия «владеет» государством, государство «владеет» средствами производства, значит бюрократия «владеет» средствами производства, и поэтому является правящим классом. Но это просто уход от ответа. Рассуждение ложно. Бюрократия не владеет государством. В сущности, они говорят, что государство владеет государством. Таким образом, попытка разрешить эту проблему методами формальной логики кончается чистейшей тавтологией, которая ничего не решает.

Была ли тогда бюрократия правящим классом в советском обществе? Это утверждение совершенно несостоятельно. Непонятно, как в капиталистическом или в любом другом классовом обществе может не быть привилегированной чиновничьей верхушки, которая служит инструментом для защиты правящего класса, напрямую относящегося к средствам производства как к своей собственности. Мы знаем, кого представлял Наполеон. Кого представляли Луи Бонапарт, Бисмарк, Чан Кайши, Гитлер, Черчилль и де Голль. Но кого представляла сталинская бюрократия? Себя? Это явная чушь. Государство по своей природе состоит из бюрократов, чиновников, генералов и т. д. Но эти индивиды не составляют правящий класс; они — инструмент класса, даже когда они находятся в антагонистическом противоречии с этим классом. Сами по себе они не могут быть классом. Бюрократия состоит из миллионов индивидуумов, находящихся на различных уровнях государственного аппарата. Это и мелкие чиновники на местах, и высокопоставленные сановники. Так какая же часть бюрократии «владеет» государством? Это не могут быть все бюрократы сразу, поскольку они иерархически разделены. Мелкий гражданский служащий — такая же часть бюрократии, как и крупный бюрократ.

В своей работе «Германия: единственный путь» Троцкий подошел к вопросам бонапартизма так:

«Мы определили в свое время правительство Брюнинга, как бонапартизм („карикатуру на бонапартизм“), т. е. режим военно-полицейской диктатуры. Когда борьба двух социальных лагерей — имущих и неимущих, эксплуататоров и эксплуатируемых — достигает высшего напряжения, тогда создаются условия для господства бюрократии, полицейщины, военщины. Правительство становится „независимым“ от общества. Напомним еще раз: если в пробку воткнуть симметрично две вилки, она может стоять даже на булавочной головке. Это и есть схема бонапартизма. Конечно, такого рода правительство не перестает быть приказчиком собственников. Но приказчик сидит на спине у хозяина, натирает ему на шее мозоли и не стесняется, при случае, смазать хозяина сапогом по лицу.

Можно было предполагать, что Брюнинг продержится до окончательной развязки. Но в ход развития включилось еще одно звено: правительство Папена. Если мы хотим быть точными, то нужно внести поправку в наше старое определение: правительство Брюнинга было предбонапартистским правительством. Брюнинг был только предтеча. В оформленном виде бонапартизм выступил на сцену в лице правительства Папена-Шлейхера». (Л. Д. Троцкий, «Бонапартизм и фашизм», БО №29-30)

Бонапартизм в эпоху распада и кризиса отличается от бонапартизма юности капитализма. Он может принимать много разных форм, присутствовать в различных комбинациях в зависимости от конкретных условий. Правление Наполеона или Оливера Кромвеля — классический бонапартизм — был основан на опасности для буржуазного общества. Бонапартизм на стадии капиталистического подъема сильный и самоуверенный. В условиях мощного развития производительных сил он приобретает некоторую стабильность. Но бонапартизм эпохи разложения капитализма поражен дряхлостью. Выдвинутый кризисом капиталистического общества, он не может решить никаких проблем, вставших перед ним. Кризис межвоенного периода привел к возникновению целого ряда бонапартистских режимов, пытавшихся балансировать между силами революции и контрреволюции. В экс-колониальном мире, в связи со слабостью буржуазной демократии, опять-таки многие режимы носили бонапартистский характер. Здесь мы имеем периоды слабых парламентских режимов, приводящих к военным диктатурам.

Напротив, фашистский режим представляет собой полную политическую экспроприацию буржуазии. Все демократические права ликвидируются. Класс капиталистов передает всю власть в руки фашистских выскочек, которые используют массы обезумевшей мелкой буржуазии как дубинку против рабочего класса. В ходе фашистского правления пролетариат полностью атомизируется.

«В фашизме есть элемент бонапартизма. Без этого элемента, именно без возвышения государственной власти над обществом в результате крайнего обострения классовой борьбы, фашизм был бы невозможен. Но мы с самого начала указывали, что дело идет, прежде всего, о бонапартизме эпохи империалистического заката, который качественно отличается от бонапартизма эпохи буржуазного подъема… министерства Брюнинга, Шлейхера и президентство Гинденбурга в Германии, правительство Петэна во Франции, но все они оказались, или должны оказаться, неустойчивыми. Для эпохи империалистского заката чисто бонапартический бонапартизм совершенно недостаточен, империализму необходимо мобилизовать мелкую буржуазию и раздавить ее тяжестью пролетариат» (Л. Д. Троцкий, «Бонапартизм, фашизм и война», БО №84)

Можно привести бесчисленные ссылки, показывающие, что капиталистическое государство предполагает частную собственность — индивидуальную собственность на средства производства. Государство — это аппарат управления: он не может сам быть управляемым классом. Бюрократия — только часть государственного аппарата. Она может «владеть» государством, в том смысле, что она ставит себя над обществом и становится относительно независимой от экономически преобладающего класса, т. е. правящего класса. Так было в фашистской Германии, где бюрократия диктовала капиталистам, что они должны производить, как они должны производить и т. д. в военных целях. Так же в военной экономике Великобритании, США и кого-либо еще государство диктует капиталистам, что и как они должны производить. Это не превращает его в правящий класс. Почему? Потому, что эти меры были направлены на защиту частной собственности и в были в интересах капиталистического класса как целого.

Ясно, что бюрократия управляет и осуществляет планирование в промышленности. Но чьей промышленностью она управляет и планирует? В капиталистическом обществе менеджеры планируют и управляют промышленностью в частных предприятиях и трестах. Национализированная промышленность в Британии, для примера, управлялась бюрократами, которые, однако, не были владельцами этой промышленности. Они владели государством — капиталистическим государством — и управляли в интересах капиталистической экономики как целого. Бюрократия в СССР управляла всей промышленностью. В этом смысле верно, что она она была более независима от своего экономического базиса, чем любая другая бюрократия или государственная машина во всей истории человечества. Но, как подчеркивал Энгельс и как должны подчеркнуть мы, в конечном счете, все решает экономический базис.

Буржуазные социологи тасуют произвольно выбранные определения, чтобы охарактеризовать все виды социальных группировок и субгруппировок как классы, затеняя реальный классовый базис общества. Напротив, марксизм определяет классы в терминах отношений собственности. Утверждение, что их роль управленцев каким-то образом превращает бюрократию в правящий класс вообще не имеет смысла. Разумеется, это не имеет ничего общего с марксистским определением капиталистического класса. Бюрократия, в своей роли управленческого слоя, играет ту же роль в производстве, что и менеджеры на капиталистических предприятиях. Имеется, однако, принципиальная разница. Управленцы на западе работают на частных собственников промышленности (или на буржуазное государство, которое действует как подручный частного сектора). Они не владеют промышленностью и не составляют отдельный социальный класс.

Как управленцы они имеют право на то, что Маркс называл «оплатой управленцев», и не более. Точно тоже самое верно для управленцев в рабочем государстве, включая также и здоровое рабочее государство, где в переходный период все еще должны оставаться различия между зарплатой квалифицированных и неквалифицированных рабочих. Но, что характеризовало сталинскую бюрократию, так это поглощение огромной части благ, производимых рабочим классом. Это не имеет ничего общего с управленческими функциями или «оплатой управленцев».

Если они берут больше, то делают это тем же способом, что фашистская или бонапартистская бюрократия, присваивающая часть прибавочной стоимости производимой рабочими. Но это не класс в марксистском смысле слова, а паразитическая каста. «Своей посреднической и регулирующей функцией», — утверждал Троцкий: «заботой о поддержании социальных рангов и эксплуатацией государственного аппарата в личных целях советская бюрократия похожа на всякую другую бюрократию, особенно — на фашистскую. Но у нее есть и величайшие отличия. Ни при каком другом режиме, кроме советского, бюрократия не достигала такой степени независимости от господствующего класса.»

Привилегии сталинской бюрократии начались в точности там, где окончились ее производственные функции. Фактически они возникли вовсе не в сфере производства, а в сфере распределения. В условиях полного всевластия было необходима решать, кто что получает. Троцкий сравнивал это с очередью у булочной. Если имеется нехватка хлеба, а очередь длинная, то она может стать неуправляемой. Необходим жандарм для поддержания порядка в очереди и для того, чтобы каждый был уверен, что получит свою долю. По ходу дела часто оказывается, что жандарм забирает больше, чем кто-нибудь другой. Но это не делает его правящим классом в марксистском смысле слова!

Сталинская бюрократия являлась не новым правящим классом, как утверждали Дж. Бурнхам, М. Шахтман, М. Джилас, Дж. Куронь и Т. Клифф (в компании с буржуазией и правым крылом лейбористской партии), а паразитической кастой, не играющей никакой роли в процессе производства. Именно по этой причине значительные реформы сверху были исключены.

Несведущие польские интеллектуалы-диссиденты полагали, что если свободные профсоюзы возможны при капитализме, то почему они не могут быль разрешены при «государственном капитализме»? На самом деле, для капиталистов в обычных условиях буржуазная «демократия» (т.е. формальная демократия, в которой рабочие имеют некоторые права, но где будущее определяется исключительно банками и монополиями) — наиболее экономичная и безопасная форма правительства, много более предпочтительная, чем гигантские убытки и разграбление государства, неизбежное при фашизме или бонапартизме. При сталинизме, однако, демократические права немедленно угрожают позициям бюрократии. Формальная демократия и сталинизм несовместимы.

Троцкий был очень тверд в своем видении того, что бюрократия не была правящим классом. В полемике с французским сторонником Иваном Крайпо в 1937 году он объяснял:

«На этот раз он вывел свои разящие аргументы из того, что в „Преданной революции“ утверждается: „Средства производства принадлежат государству. Но государство как бы ‚принадлежит‘ бюрократии“. Крайпо ликует. Если средства производства принадлежат государству, и государство — бюрократии, то последняя становится коллективным владельцем средств производства, а значит имущим и эксплуататорским классом. Остальные аргументы Крайпо совершенно литературные по сути. Он рассказывает нам снова и снова, вроде бы полемизируя со мной, что термидорианская бюрократия дьявольская, хищная, реакционная, кровожадная и т. д. Действительно откровение! Однако, мы никогда не говорили, что сталинская бюрократия является добродетельной! Мы только отрицали ее в качестве класса в марксистском понимании, а именно, по отношению к собственности на средства производства» («Once Again: The USSR and Its Defense», Trotsky, Writings 1937-38, p. 36)(Перевод с английского)

Государство — инструмент классового правления, насилия, легендарный полицейский. Но полицейский — не правящий класс. Полиция может стать разнузданной, может превратится в бандитов, но не может превратиться в капиталистический, феодальный или рабовладельческий класс. Паразитический характер бюрократии демонстрирует тот факт, что они притворяются, что не существуют как привилегированная прослойка. Словами Троцкого: «Присвоение огромной части национального дохода носит характер общественного паразитизма» (Преданная революция). Они наслаждаются своими привилегиями в форме злоупотреблений властью» «Но самые большие квартиры, самые кровавые бифштексы и даже Ролс-Ройсы еще не превращают бюрократию в самостоятельный господствующий класс», («Классовая природа советского государства», БО №36-37) — прокомментировал Троцкий.

Рабочая демократия, существовавшая при Ленине и Троцком, была заменена бюрократическим режимом Сталина. «Хотя политические формы и были совершенно другими, чем в первые годы революции, отношение к национализированной собственности сохранилось. Этот факт — существование национализированной плановой экономики — определял базис классовой природы Советского Союза. Это было рабочее государство, ужасно деформированное бюрократической контрреволюцией. Опухоль может достигнуть огромных размеров и даже задушить живой организм, но опухоль никогда не может превратиться в самостоятельный организм», (Там же) — отмечал Троцкий.

Советская бюрократия была похожа на другие бюрократии, особенно фашистскую бюрократию, с одним важным отличием. Фашистская бюрократия опиралась на частную собственность на средства производства и была наиболее чудовищным выражением упадочного режима. Сталинская бюрократия опиралась на новые отношения собственности, установленные революцией, которые на протяжении целой эпохи демонстрировали колоссальную жизненную силу. До недавнего времени российская бюрократия была вынуждена защищать государственную собственность как источник своей власти и доходов. Этот факт позволял играть ей относительно прогрессивную роль в развитии производительных сил. Однако даже в лучшие периоды она оставалась паразитическим наростом на рабочем государстве, источником бесконечных убытков, коррупции и ошибок в управлении. Она имела все пороки, но никаких добродетелей правящего класса.

Как это сформулировал Троцкий:

«Если бонапартистская сволочь — класс, значит она не случайный выкидыш, а жизнеспособное дитя истории. Если ее мародерство и паразитизм — „эксплуатация“, в научном смысле слова, значит бюрократия имеет перед собою историческое будущее, как необходимый правящий класс в системе хозяйства» (Л. Д. Троцкий, «Еще и еще раз о природе СССР», БО №81)

Ясно, что это не тот случай. Несомненно, советская экономика сделала огромные шаги вперед, но этот импульс не был вызван бюрократией как таковой, а национализированной плановой экономикой. Бюрократия стала мощным тормозом в техническом и культурном развитии России. В лучшем случае советская бюрократия играла относительно прогрессивную роль в развитии тяжелой промышленности, но с гигантским потерями.

Государство при Сталине не имело ничего общего с государством Октября, исключая государственную собственность и планирование. Все завоевания революции, направленные на введение рабочего управления и контроля в промышленности, были устранены. Бюрократия установила свой полный контроль. Так называемые выборы были фарсом, в котором кандидаты одной партии регулярно избирались 99 процентами голосов, что невозможно даже технически (люди иногда переезжают и даже умирают). Рабочий класс был зависимым от бюрократии субъектом беспричинных увольнений, ссылок, арестов, заключений в психиатрические больницы и всех других методов, которыми тоталитарное государство угнетает людей в государстве всепроникающего страха. В дополнение к обычным органам репрессий бюрократия держала на службе армию шпионов, информаторов и стукачей, присутствовавших на каждом рабочем месте, в каждой конторе, классе или лестничной клетке.

Правда, что в последующие годы, особенно после смерти Сталина, были проведены большие реформы, которые привели к росту уровня жизни стандартов, улучшению социального обслуживания и так далее. Но все это время жесткий контроль оставался в руках бюрократии. Такие реформы всегда проводились сверху и никоим образом не модифицировали отношения между рабочим классом и правящей кастой. Не имелось никаких элементов рабочей демократии.

«Бюрократический коллективизм»?

Представляет ли сталинская Россия новую общественную формацию, не предсказанную Марксом или Лениным? Если сталинизм — не социализм, общество, основанное на гармоническом удовлетворении человеческих нужд, то что оно собой представляет? Кое-кто, глядя на Советский Союз, был обескуражен «открытыми процессами», трудовыми лагерями и ужасными подтасовками — в общем, тоталитарной природой режима, и пришел к выводу, что сталинизм это новое эксплуататорское общество, со своим собственным правящим классом. Имеется много описаний, ведущих к такому заключению, от теории «бюрократического коллективизма» (Бруно Риччи и Макса Шахтмана) до «государственного капитализма» (Тони Клиффа), в действительности эти концепции лживы от начала до конца.

Теория государственного капитализма основана на идее, что сталинская политическая контрреволюция в России означает новую стадию капитализма. Она не отличается сколь-нибудь существенно от «обычного» капитализма. Бюрократии предписывалось стать новым правящим классом. Советской экономике — подчиняться нормальным законам капитализма, и так далее. Однако такие аргументы незамедлительно приводили к множеству противоречий. Даже не заглядывая слишком далеко, мы должны заметить, что если Советский Союз был капиталистическим (или государственно-капиталистическим, не делая никаких различий по сути аргументов), то он должен иметь тот же закон общественного движения, что и капитализм — то есть подъемы и спады. Однако как бы вы ни изворачивались, вы не найдете каких-либо следов такого явления. Таким образом, приспособление к ложной теории с неизбежностью ведет к отказу от основных положений марксизма. Мы имеем здесь разновидность капитализма, которая преуспела в устранении фундаментального противоречия рыночной экономики — капитализм без безработицы, способный развивать средства производства с неслыханными темпами роста, не прерываемый кризисами перепроизводства.

Такой вывод должен был бы потребовать от нас ревизии всех основных постулатов марксизма — если бы он был верен. Но он не верен. Концепция в целом основывается на полном непонимании марксистской теории государства, классовой природы общества и переходного периода. Общая схема Маркса и Ленина, как может развертываться переход от капитализма к социализму, несомненно верна в целом. Но правда всегда конкретна. Невозможно понять сложное и противоречивое социальное явление только на основе теоретических утверждений общего характера. Они могут обеспечить полезные рамки и начальную точку, но мы можем ухватить природу вещей только с помощью тщательного анализа фактов и процессов во всем многообразии возможных путей, учитывая все противоречивые тенденции. Напротив, попытка подобрать факты, удовлетворяющие предвзятым определениям, с неизбежностью ведет к неудаче.

Что поражает нас в теории государственного капитализма во всех ее разновидностях, так это ее совершенно произвольный характер; далекий от решения каких-нибудь проблем, он ведет к массе новых противоречий. Объяснение Троцким феномена сталинизма как деформированного рабочего государства, формы пролетарского бонапартизма, несоизмеримо проще, находится в полном соответствии с марксистской теорией, хорошо согласуется со всем, что мы наблюдали в СССР, начиная со смерти Ленина до падения Берлинской стены. Принимая эту точку зрения, мы не нуждаемся в ревизии основных идей марксизма, которые одни только могут обеспечить нам научное понимание и дать план действий в новой ситуации.

Невозможно ухватить суть жизни, развития процесса средствами абстрактных определений и формальной логики. Как объяснял Троцкий:

«Основной порок вульгарного мышления в том, что оно хочет удовлетвориться неподвижными отпечатками действительности, которая есть вечное движение. Диалектическое мышление придает самим понятиям — при помощи дальнейших уточнений, поправок, конкретизации — ту содержательность и гибкость, я почти готов сказать, сочность, которая до некоторой степени приближает их к живым явлениям. Не капитализм вообще, а данный капитализм, на определенной стадии развития. Не рабочее государство вообще, а данное рабочее государство, в отсталой стране, в империалистическом окружении, и пр.» (Л. Д. Троцкий, «Мелко-буржуазная оппозиция в Рабочей Социалистической Партии Соединенных Штатов»)

Теории государственного капитализма в СССР прошли долгий путь. Теория бюрократического коллективизма для описания СССР была предложена Бруно Риччи и Максом Шахтманом более 50 лет назад. В своей книге «La bureaucratisation du Monde» Бруно Риччи объясняет:

«По нашему мнению СССР представляет собой новый тип общества, ведомый новым социальным классом: это наш вывод. Коллективизированная собственность в действительности принадлежит этому классу, который вводит новую и более совершенную систему производства. Эксплуатация из индивидуальной становится классовой». (Бруно Риччи, «The Bureaucratisation of the World»)

И еще:

«По нашему мнению, в СССР владельцами собственности являются бюрократы, те, кто имеют силу в своих руках. Они — те, кто направляют экономику, как это обычно делает буржуазия, они — те, кто присваивают прибыль, как это обычно делают эксплуататорские классы и это они — те, кто фиксируют заработную плату и цены; еще раз — это бюрократы». (Там же)

Риччи заключает:

«Эксплуатация проявляется в точности как в обществе, основанном на рабстве… Российский рабочий класс не является больше пролетариатом; они просто рабы. Это класс рабов по своей экономической сути, и в своем социальном проявлении» (Там же)

Забавно, но далее он замечает, что на базисе растущего развития производства этот бюрократический коллективизм перейдет «в бесклассовое общество и социализм».

Для полноты картины он также рассмотрел гитлеровскую Германию как пример бюрократического коллективизма. В целом аргументы Бруно Риччи совершенно ненаучны. Советская бюрократия не была собственником в смысле владения средствами производства. Они не владели какими-либо акциями или денежными фондами. Они, разумеется, не были собственниками рабочего класса подобно тому, как рабовладельцы Рима владели своими рабами. Как такое общество может развиться в социализм — загадка. Однако эти диковинные идеи были позаимствованы затем Джеймсом Бурнхамом, который добился известности как автор «Революции менеджеров», которая уравнивает сталинизм с фашизмом и «новым курсом» Рузвельта. Бурнхам также завоевал известность как явный сторонник атомной войны против СССР. В своей основе все это отражает глубокий пессимизм и отчаяние слоя интеллектуалов среднего класса в результате поражения рабочего класса. Понятие бюрократического коллективизма было больше, чем теорией — это было выражение настроений этого слоя, которые наиболее ярко были выражены кошмарными видениями будущего на страницах «1984» Джорджа Оруэлла.

Макс Шахтман также принял теорию бюрократического коллективизма после разрыва с троцкистским движением в 1940 году. «Это ужасная реализация предсказаний, сделанных всеми великими учеными-социалистами от Маркса и Энгельса и далее, что капитализм должен коллапсировать из-за неспособности разрешить свои собственные противоречия, и, что альтернатива встающая перед лицом человечества не капитализм или социализм, а социализм или варварство. Сталинизм это новое варварство», — констатировал Шахтман. Он также дошел до утверждения, что рабочие в СССР были и не рабочими вовсе, а рабами бюрократического государства. Несмотря на это, в тоже время он утверждал, что бюрократический коллективизм более прогрессивен, чем капитализм.

В соответствии с резолюцией по России, принятой на съезде 1941 года его организации, Рабочей партии: С точки зрения социализма, государство бюрократического коллективизма — реакционный общественный порядок; по отношению к капиталистическому миру это исторически более прогрессивный уровень. В действительности, это была попытка Шахтмана оформить свое приспособление к американскому мелкобуржуазному общественному мнению, ставшему глубоко антисталинистским после 1939 года. В конечном счете, он сдвинулся далеко вправо и закончил как рьяный защитник внешней политики США. Теория бюрократического коллективизма, как способ описать СССР, впоследствии, погибла в дискуссиях.

Теория государственного капитализма с другой стороны продолжает иногда выдвигаться. Ее наиболее современное толкование сделано Тони Клиффом в его книге «Россия: марксистский анализ» (1964), переизданной как «Государственный капитализм в России» (1974). Эта работа основана на ранней версии, озаглавленной «Природа сталинистской России», опубликованной в июне 1948 года. Учтя ее теоретические слабости и критику этой работы, сделанную нами в то время, аргументация была позднее модифицирована. Изначально Клифф утверждал, что Россия подверглась трансформации в 1928 году, в первый год Первой Пятилетки, из деформированного рабочего государства в государственно капиталистическое, так как было заключено, что «с введением пятилетних планов доходы бюрократии составляли большую часть прибавочной стоимости».

Однако этот ключевой аргумент был отброшен после того, как Клиффу стало ясно, что с 1920 года и далее бюрократия потребляла большую часть прибавочной стоимости, производимой рабочим классом, законно и незаконно. Как Маркс ясно показал, в рабочем государстве в переходный период производство прибавочной стоимости должно использоваться для ускоренного строительства промышленности и, таким образом, подготовки пути для возможно скорейшего перехода к равенству и полному социализму. Никакой марксист не может утверждать, что классовая природа СССР изменилась из-за этого. Тони Клифф бесцеремонно отбросил этот аргумент без какого-либо объяснения и впоследствии развил новый в попытке усилить свою теорию государственного капитализма. Она суммирует его подходы к этому вопросу за последние 40 с лишним лет в эклектическое целое.

Троцкий о «государственном капитализме»

Теории бюрократического коллективизма и государственного капитализма были опровергнуты Троцким в тридцатых годах. Для Троцкого основой понимания сталинизма был марксистский метод. Далекий от косности и формализма, вопреки утверждению Клиффа, Троцкий был скрупулезно диалектическим в своем анализе сталинизма, тщательно проверяя противоречивые свойства развертывавшихся на каждой стадии процессов. Для него процесс был не просто черным или белым, а более сложным и запутанным. Он не искал изящных категорий, удовлетворяющих законам формальной логики, а высматривал противоречивую реальность, которая в действительности имела место в Советском Союзе.

Метод Клиффа совершенно отличен. Наиболее поверхностным путем он исследовал поверхностные характеристики сталинизма в России и затем провел внешнюю аналогию с некоторыми аспектами капитализма без понимания реальной природы Советского Союза и протекающих в нем противоречивых процессов. Там несомненно имелось сходство с капитализмом, но имелись и фундаментальные отличия. В России ужасы форсированной индустриализации, жестокой коллективизации крестьянства, лишение рабочих права на организацию профсоюза или забастовку, политический террор — все это было побочным продуктом беспрецедентного роста капиталистического накопления,— указывает Клифф. Эти свойства сталинизма имели место, но не благодаря капиталистическому накоплению в некотором сомнительно установившемся капиталистическом обществе.

Троцкий объяснял их развитие не как результат действия законов капиталистической экономики, а как результат действий сталинской бюрократии, направленных на укрепление своих привилегированных позиций путем наверстывания Запада. Другие бюрократии действовали в столь же жесткой манере, например, нацистская бюрократия, которая добивалась мирового господства. Однако этот факт не изменяет классовую природу режима. Представив свой фундаментально отличный подход, Клифф справедливо закончил: «Наш анализ классовой природы России при Сталине и сегодня отличается от сделанного Львом Троцким». Уточним, что Троцкий был прав в своем анализе, а Клифф ошибался.

Клифф утверждает, что сталинская бюрократия — новый правящий класс, но нигде в его писаниях нет реального анализа или ясных аргументов, почему и как такой класс составляет капиталистический класс. Это не случайно, а вытекает из его метода. Исходя из предвзятой идеи государственного капитализма, он искусственно подгоняет факты к этой концепции. Вместо применения теоретических методов марксизма к советскому обществу, в его процессах движения и развития, он подчистил работы великих марксистов некорректным цитированием и попытался сжать их в новую теорию.

Главный критерий марксистов в анализе социальной системы: ведет ли новая формация к развитию производительных сил? Клифф обходит этот вопрос фальшивым сравнением темпов индивидуального капиталистического роста и тем фактом, что мировое промышленное производство действительно росло с 1891 года. Но, что действительно надо сравнивать, так это темпы роста в Советском Союзе и капиталистическом мире. Теория марксизма основывается на материальном развитии производительных сил как движущей силы общественного прогресса. Переход от одной системы к другой не определяется субъективно, а имеет корни в нуждах самого производства. Это и есть тот базис, и исключительно тот базис, на котором основывается надстройка: государство, идеология, наука, искусство и правительство. Правда, что надстройка оказывает важное вторичное влияние на производство и даже, как объяснял Энгельс, в некоторых пределах осуществляет независимые подвижки. Но, в конечном счете, все решает развитие производительных сил.

Маркс объяснял историческую оправданность капитализма, несмотря на все ужасы промышленной революции, несмотря на рабство негров в Африке, несмотря на детский труд на фабриках, завоевательные войны повсюду в мире, тем фактом, что это необходимая стадия в развитии производительных сил. Маркс показал, что без рабства, не только античного, но и рабства эпохи раннего капитализма, современное развитие производительных сил было бы невозможно. Без этого материальный базис социализма никогда не был бы подготовлен. В письме к П. В. Анненкову 28 декабря 1846 года Маркс писал:

Прямое рабство является такой же основой нашей современной промышленности, как машины, кредит и т. д. Без рабства нет хлопка, без хлопка нет современной промышленности. Рабство придало ценность колониям, колонии создали мировую торговлю, а мировая торговля — необходимое условие крупной машинной промышленности. До установления торговли неграми колонии давали Старому свету очень мало продуктов и не изменяли сколько-нибудь заметно лицо мира. Таким образом, рабство — это экономическая категория огромного значения. Без рабства Северная Америка — самая прогрессивная страна — превратилась бы в страну патриархальную. Сотрите только Северную Америку с карты мира, и вы получите анархию, полный упадок торговли и современной цивилизации. (К. Маркс, Павлу Васильевичу Анненкову в Париж, СС т. 27. 401-412)

Конечно, отношение Маркса к ужасам рабства и промышленной революции хорошо известно. Было бы огромным искажением позиции Маркса утверждать, что он был защитником рабства и детского труда. Подобным образом, никто не может обвинить марксистов в том, что, поддерживая государственную собственность в СССР, они тем самым защищают трудовые лагеря и другие преступления сталинского режима. Поддержка Марксом германского канцлера Бисмарка во Франко-Прусской войне была продиктована подобными рассуждениями. Несмотря на бисмарковскую политика «крови и железа» и реакционную природу его режима, из-за того, что национальным объединением Германии должно было облегчится развитие производительных сил, Маркс оказал критическую поддержку Пруссии против Франции. Основным критерием было развитие производительных сил. В конечном счете, все остальное проистекает отсюда.

Любой анализ общества в СССР должен строиться на этом базисе. Раз Клифф допускает, что капитализм в целом приходит в упадок и загнивает в мировом масштабе, то, даже сохраняя прогрессивную роль по отношению к развитию производительных сил, в России, по логике, он должен был бы сказать, что государственный капитализм — следующая стадия, стоящая перед обществом или, по крайней мере, отсталыми странами. Противореча себе, он показывает, что российская буржуазия была неспособна осуществить ту роль, которая была выполнена буржуазией на Западе и соответственно произошла пролетарская революция.

Если мы говорим, что в России был государственный капитализм (введенный пролетарской революцией), то ясно, что кризис капитализма не является неразрешимым, а только представляет собой мучительное рождение новой и более высокой стадии капитализма (государственный капитализм). Цитата, которую Клифф сам взял от Маркса, что никакое общество не может сойти с исторической арены, до тех пор пока не исчерпает все возможности своего развития, должна показать, что если этот аргумент корректен, то новая эпоха, эпоха государственного капитализма, должна открыться перед нами. Идея Ленина, что империализм является высшей стадией капитализма, — ошибочна. Марксизм в целом должен быть пересмотрен с начала до конца.

«Профсоюзы у власти»

Имея дело с «государственным капитализмом», мы видим некоторую разновидность фетишизма, о которой говорил Маркс и которая может даже сказываться на революционном движении — изменяя имя вещи, вы изменяете ее сущность! Троцкий описывал это как «терминологический радикализм». Но прикалывание этих ярлыков к феномену сталинизма не изменяет характер режима. Такой метод не имеет ничего общего с марксизмом. По сути дела, если идея государственного капитализма или бюрократического коллективизма корректна, то вся теория Маркса оказывается утопией. Начнем с фундаментальных положений. В соответствии с теорией Маркса никакое общество не может сойти со сцены истории, пока не исчерпает весь свой потенциал. На протяжении целой исторической эпохи советский режим делал беспримерные шаги вперед, много большие, чем мы видели где-нибудь на Западе. Мы должны считать новую революцию абсурдной, так как, в соответствии с адвокатами государственного капитализма, пролетарская революция в 1917 году изменила экономику, приведя к государственному капитализму. Как объяснял Троцкий:

«Загадку советского режима пытались перекрыть именем государственного капитализма. Этот термин представляет то удобство, что никто точно не знает, что собственно он означает». (Л. Д. Троцкий, «Преданная революция»)

В то время как Троцкий нашел доказательство существования рабочего государства в трансформации форм собственности, сторонники теории государственного капитализма находят в этом доказательство обратного. Они могут утверждать, что в отсутствие прямого контроля рабочего класса над государством оно не может быть рабочим государством. В этом случае они должны отказаться от идеи, что в России вообще существовало рабочее государство, кроме как, может быть, несколько месяцев после Октября. Именно здесь необходимо повторить, что диктатура пролетариата реализуется посредством авангарда рабочего класса, то есть партии, и в партии, через партийных лидеров. При оптимальных условиях, все это должно совершаться с предельным демократизмом в государстве и партии. Но само наличие диктатуры, неизбежно приводящее к изменениям в социальной системе, доказывает наличие глубоких социальных противоречий, которые могут в неблагоприятном историческом окружении найти отражение в государстве и партии. Партия не в большей степени, чем государство, может автоматически и прямо отражать интересы класса. Не случайно Ленин рассматривал профсоюзы и как необходимый фактор защиты рабочих от государства и как оплот для защиты их государства.

Здесь снова мы видим результаты подмены диалектического анализа формальными размышлениями. Адвокаты этой теории основываются на чистой абстракции — рабочем государстве вообще, в противовес реальному рабочему государству, сформировавшемуся в условиях страшной отсталости, бедности, неграмотности. Материалистический подход к предмету лежит на совершенно другом пути. Хотя пролетариат и наиболее однородный класс в обществе, все же пролетариат не совершенно однороден. Имеются важные различия между различными слоями класса — квалифицированными и неквалифицированным, отсталыми и передовыми, организованными и неорганизованными и так далее. В рабочем классе могут происходить те же процессы, что и в других классах, в соответствии с конкретными условиями.

История рабочих организаций при капитализме, которые, при некоторых условиях, могут подвергаться процессу бюрократизации, особенно когда рабочие не особенно активны, — полезная аналогия. В конечном счете, Троцкий сравнивал рабочее государство с профсоюзом, который захватил власть. После долгой стачки, без видимых признаков победы, рабочие имеют тенденцию впадать в пассивность и апатию, начиная с наиболее отсталых элементов. Подобно этому, в СССР после лет войны революции и гражданской войны рабочие были вымотаны. Постепенно они теряли активность. В результате через некоторое время советы, союзы и другие органы рабочей власти подверглись бюрократизации. Подобный процесс мы могли наблюдать и в ходе Французской революции, хотя и с другим классовым содержанием. Если было возможно для партии рабочего класса (социал-демократов), и в особенности для их лидеров выродиться под внешним давлением капитализма, то почему государство, созданное рабочими, не может последовать их примеру? Почему государство не может играть независимую от класса роль, и в то же самое время (в собственных интересах) защищать новую экономическую формацию, созданную революцией? В действительности переход от одного общества к другому оказался много более сложным, чем могли предвидеть основатели научного социализма.

Не в большей степени, чем любому другой классу или формации, пролетариату дана привилегия неизбежно прямого перехода к своей власти, а значит к спокойному и безболезненному исчезновению, то есть к социализму. Это был возможный вариант. Но вырождение и социал-демократии, и Советского государства в данных условиях было вовсе не случайным. Оно предстает в виде сложных взаимоотношений между классами, их представителями и государством, которое неоднократно в истории правящих классов: буржуазии, феодалов и рабовладельцев — становится причиной разочарований. Это отражает, другими словами, множественность исторических факторов, которые составляют фон определяющего фактора — экономики.

Сколь отличны взгляды Ленина и механический подход представителей теории государственного капитализма! Ленин снова и снова подчеркивал необходимость изучения переходных периодов прошедших эпох, особенно от феодализма к капитализму, для того чтобы понять законы межформационного перехода в России. Он был вынужден отвергнуть концепцию, что государство, вышедшее из Октября,должно соответствовать заранее предписанной норме или, в противном случае, перестанет быть рабочим государством. Ленин знал очень хорошо, что пролетариат, его партия и ее руководство не имеет никакой богоданной власти, которая могла бы провести через противоречия прямо в социализм, раз капитализм уже был сброшен. Конечно, это единственный вывод, который может следовать из кантианских норм, категорично лежащих в основании теории государственного капитализма. Вот почему Ленин подчеркивал, что диктатура пролетариата может существенно варьироваться в разных странах и при разных условиях.

Однако Ленин настаивал на том, что при переходе от феодализма к капитализму появляющаяся диктатура буржуазии отражается в диктатуре одного человека. Класс может править через правление одного человека. Постфактум Тони Клифф вполне готов принять эту концепцию применительно к буржуазии. Но единственное, что он может вывести из своих схематических аргументов, так это то, что такое развитие невозможно в случае пролетариата. Правление одного человека означает абсолютизм, безграничная диктатура приводит к власти отдельного индивида, лишая политических прав правящий класс, чьи интересы, в конечном счете, он выражает. Но Ленин отметил это только для того, чтобы показать, что при определенных условиях диктатура пролетариата может также выражаться через диктатуру одного человека. Ленин не развил эту концепцию. Но сегодня, в свете опыта России и Восточной Европы, Китая, Кубы и других деформированных рабочих государств, мы можем пойти дальше и понять не только настоящее, но также и развитие общества в прошлом.

При некоторых условиях диктатура пролетариата может принять форму диктатуры одного человека. Мы говорим не о здоровом рабочем государстве, а об искажениях, которые могут проистекать из отделения государства от представляемого им класса. Это означает, что аппарат будет почти неизбежно стремиться стать независимым от своего базиса, и, таким образом, защитить свои собственные интересы, враждебные и чуждые классу, который он представляет. Это произошло в случае сталинского СССР. Когда мы изучаем развитие буржуазного общества, мы видим автократию индивидуала, с определенными социальными противоречиями, служащего нуждам общественного развития. Это ясно видно в случае Кромвеля и Наполеона. Хотя оба и стояли на буржуазном базисе, на некоторой стадии буржуазная автократия превратилась из позитивного фактора в развитии капиталистического общества в препятствие на пути полного и свободного развития буржуазного производства.

Однако диктаторский режим абсолютизма не сгинул впоследствии безболезненно. Во Франции и Англии потребовалась добавочная капиталистическая революция, прежде чем буржуазная автократия сменилась буржуазной демократией. Но без буржуазной демократии свободное и полное развитие производительных сил до пределов, возможных при капитализме, было бы невозможно. Если это применимо к исторической эволюции буржуазии, то тем более к пролетариату в отсталой и изолированной стране, в которой диктатура пролетариата выродилась в диктатуру Сталина, то есть одного человека?

Для того, чтобы российский пролетариат смог встать на путь, ведущий к социализму, была необходима новая революция, дополнительная политическая революция для превращения бонапартистского пролетарского государства в рабочую демократию. Это полностью согласуется с прошлым опытом. Так же, как капитализм прошел через много фаз бурных противоречий (мы еще далеки от того, чтобы покончить с ним, как свидетельствует наша эпоха), так при данных исторических условиях обстояло дело с правлением пролетариата в СССР. Так же, при всеобщей реакции, Восточная Европа и Китай прошли через фазу пролетарского бонапартизма.

Особо заметим, что рабочее государство всегда рождается непорочным как Дева Мария, и должно при подходящих условиях проявиться в классической форме совершенной рабочей демократии, или, иначе, оно должно быть проклято как «новое классовое государство» — мистическая идея, не имеющая ничего общего с материалистическим методом марксизма. Это продукт размышлений в абстрактных, формальных категориях. Фактически имеется соответствие между классом и его государством в данных исторических условиях, где мы и находим объяснение сталинистского вырождения, а отнюдь не в над-исторических абстракциях.

Фактически случилось так, что даже теперь классовая природа Советского Союза не полностью определена. Но проводники пустой и поверхностной теории государственного капитализма полностью потеряли способность пролить свет на процессы, развертывающиеся на территории бывшего Советского Союза. Если имеющееся движение в направлении реставрации капитализма окажется неудачным, то, в конце концов, экономический фактор (отношения собственности) после многих переворотов и катастроф должнен сыграть решающую роль. Это вопрос о том, какая форма собственности будет, в конце концов, превалировать: государственная или частная. Эта борьба до сих пор продолжается и результат все еще не ясен [к моменту написания этих строк прим. ред.]. Конечно, если мы допустим, что Россия была капиталистической (и даже если «гос. капиталистической») на протяжении последних 60 или 70 лет, то это просто незначительная деталь, которая не должна нас слишком заботить.

Российский рабочий класс через болезненный опыт пришел к пониманию, что, конечно, имеется фундаментальное различие между национализированой плановой экономикой и капитализмом. В момент написания этих строк, российские шахтеры бастуют против буржуазного правительства. Все большая часть рабочих осознает необходимость защиты остатков национализированой промышленности против грабежа нарождающегося класса капиталистов. Означает ли это в какой-то мере капитуляцию перед бюрократией? Вовсе нет. Российские рабочие должны бороться против нарождающейся буржуазии своими собственными методами, забастовками, демонстрациями, всеобщими стачками. Действуя таким образом, они вскоре откроют вновь огромные революционные традиции прошлого. Но предварительное условие для этого — ведение всеохватной борьбы против нависшей угрозы капиталистической контрреволюции.

Преградив своей борьбой дорогу капиталистической контрреволюции, они приобретут ощущение собственной силы и неизбежно осознают наличие возможности после этого сбросить бюрократию и организовать здоровое рабочее государство на более высоком уровне. Такой процесс не станет возвратом к положению слабого и нищего Советского государства 1917 года. На базисе технологических и научных достижений, ставших возможными благодаря достижениям национализированой плановой экономики в прошлом, они смогут незамедлительно принять декрет об общем сокращении рабочей недели. В течении одной, максимум двух пятилеток, в условиях демократического контроля и участия масс, ситуация изменится в целом. Имеющийся на данный момент уровень развития достаточен для немедленного введения 32-часовой рабочей недели, с последующей дальнейшей редукцией ее длительности и ростом уровня жизни и культуры. После этого рабочее государство станет более-менее соответствовать идеальной норме, выработанной Марксом и Лениным.

Теория «государственного капитализма» сегодня

Дебаты о классовой природе СССР — не академические упражнения, они ведут к очень серьезным практическим заключениям. Троцкий предупреждал ранее, что тенденция, которая принимает лживую теорию государственного капитализма, рискует стать «пассивным инструментом империализма». Однако во время реставрации капитализма в России и Западной Европе теории гос. капитализма играют роль настолько пагубную, насколько это можно себе представить. Легковесность и отсутствие теоретической интуиции у Клиффа и его сторонников видно из их полной неспособности объяснить процессы, которые на наших глазах разворачиваются в России. Они уворачиваются потертой легкомысленной фраза о том, что бюрократия просто сделала «шаг в сторону» (!), которая, что характерно, ничего не говорит о социальном режиме в России ни до, ни после. Это ничего не говорит нам о производственных отношениях, классовой природе государства, социальном содержании происходящей социальной контрреволюции. Это логично. Отрицая революционное значение государственной собственности, защитники теории государственного капитализма, в сущности, вынуждены отрицать наличие контрреволюции вовсе! Таким образом, концепция государственного капитализма открылась в момент истины как не только теоретически обанкротившаяся, но и ведущая к гибели на практике.

Клифф опровергает здесь анализ Троцкого классовой природы Советского Союза как «противоречащий» марксизму. В соответствии с ним, анализ Троцкого «страдает от одного серьезного ограничения, консервативной привязанности к формализму, который по своей природе противоречит марксизму, тем, что зависит от содержания». Эти взгляды также поддерживаются колоритным коллегой Клиффа, Дунканом Халласом, который констатировал: «Анализ Троцкого классовой борьбы в СССР после 1927 года, явно продемонстрировал свою ошибочность». И снова: «нет никаких сомнений, что в 1928 году новый класс захватил власть в России…», — сказал другой сторонник теории Клиффа Крис Харман. «Левая Оппозиция была далека от понимания того за, что боролась. Троцкий до дня своей смерти верил, что охотившийся на него и убивший его аппарат был вырожденным рабочим государством». Троцкий и его сторонники сопротивлялись сталинизму, но, заявляет Харман, их «собственные теории о России сделали их задачу более трудной…»

Не позже 1936 года Троцкий блестящей дедукцией предсказал, что бюрократия неизбежно должна перейти к индивидуальной собственности на средства производства, если рабочие не захватят власть. Что адвокаты государственного капитализма? Движение к рестоврации частной собственности застало этих леди и джентельменов врасплох. Какую альтернативу могли они предложить денационализации промышленности и устранению планирования? Это не только теоретический вопрос, а вопрос жизненный для интересов российского рабочего класса. На него необходим дать конкретный ответ. Как согласовать это с государственным капитализмом?

Несмотря на тот факт, что все буржуазные комментаторы на Западе и буржуазная пресса поддерживают движение к реставрации капитализма, Крисс Харман заявляет, что «движение от командной экономики к рынку — не шаг назад, или вперед, а шаг в сторону от одного способа капиталистической эксплуатации к другому»! Для Тони Клиффа «приватизация была несущественным вопросом».

Конечно, эта позиция совершенно логична, если допустить, что капиталистическая контрреволюция уже случилась десятилентия тому назад. Задним числом, они говорят теперь, что противостояли приватизации в бывших сталинистских государствах, также как они противостояли приватизации на Западе, хотя то, почему они делают это, остается тайной. Является ли «государственный капитализм» прогрессивным, в конце концов? В этом случае адвокаты этой позиции движутся от плохого к еще худшему! Возникающие в результате противоречия не угнетают, по крайней мере, некоторых из них. Ведущий оратор на их летней школе в 1990 году прямо высказал мнение, что Троцкий «фетишизировал национализированную экономику». Здесь отрицание роли национализированной плановой экономики как главного условия движения в направлении социализма является, кажется, неясным в их позиции в целом. Но какие выводы мы можем сделать из этого?

Если национализация «несущественна» и происходящее в России только «шаг в сторону», зачем тогда этому противостоять? Наверно, не должно иметь значения, возьмет ли нарождающаяся буржуазия верх над государственным капитализмом? Конечно, для рабочих, столкнувшихся с угрозой приватизации, это не выглядит столь очевидным! Но с точки зрения теории государственного капитализма между этими двумя нет абсолютно никакой разницы, и единственная непротиворечивая позиция должна быть совершенно нейтральной. (Это должно также относиться и к вопросу о приватизации на Западе.) Однако последние действия адептов этой теории позволяют усомниться в их последовательности!

И на Западе, и на Востоке элементарный долг каждого сознательного рабочего — защищать завоевания прошлого. Единственное уцелевшее историческое завоевание Октябрьской революции — национализированная плановая экономика. Пробуржуазное правительство Ельцина, опирающееся на западный империализм и поддерживаемое им, пытается разрушить национализированную экономику, разорить ее и продать в ходе приватизации. Если они добьются успеха, то это будет выражением полной ликвидации завоеваний Октябрьской Революции. Это будет означать разрушение рабочего государства и установление нового капиталистического государства. В конечном счете, это цель нарождающейся буржуазии в России и западных империалистов. Ситуация не может быть более ясной. И, тем не менее, теория государственного капитализма пытается все перепутать в их головах и посеять максимальный беспорядок.

С тех пор, как победила Октябрьская революция, марксисты последовательно защищали вышедшую из революции национализированную собственность. Мы не поддерживали сталинистскую реакцию или политику сталинистского режима. Эта политика, далекая от защиты революции, помогала ослаблять и подрывать ее. Со временем, как блестяще предсказывал Троцкий, бюрократия должна была перейти к консолидации своих позиций путем капиталистической реставрации. Это именно то, что в последние шесть, или около того, лет, происходит в России, Восточной Европе и других сталинистских государствах, где частная собственность была уничтожена, и, несомненно, также это было широко распространено в Азии, Африке и Латинской Америке на протяжении 1930-х, 40-х и 50-х годов. Цитируя Хармана: «государственное вмешательство зашло далеко во многих так называемых развивающихся странах, где отдельные группы капиталистов были слишком слабы, чтобы остановить государственное доминирование в индустриальном секторе экономики». Он привел примеры Египта, Сирии, Бразилии, Аргентины, Испании, Ирландии и Южной Кореи как различные форы государственного капитализма.

«Оно [государство] очень похоже на то, как действуют государства Восточной Европы», — утверждает Харман: «Это было выражением всемирной тенденции с 1930-х до середины 1970-х годов прибегать к администрированию, государственно-капиталистическому вмешательству в экономики, склонные к кризису. Эта фаза истории капитализма, однако, подходит к завершению. Государства все еще вмешиваются, но все с меньшей эффективностью. На Западе это означает возврат к классическим спадам; на Востоке это значит, что бюрократия сочла слишком затруднительным избежать движения по тому же пути». (C. Harman, Class Struggles in Eastern Europe 1945-83, p. 327.)

Харман тщательно подбирает факты, подгоняя их под теорию государственного капитализма. Страны, подобные Аргентине при Пероне и Египту при Насере, были не новыми государственно-капиталистическими обществами, а капиталистическими экономиками, использующими государственное вмешательство, что характерно для всех стран в эпоху империализма, для того чтобы защитить интересы национальной буржуазии от капиталистической конкуренции со стороны крупных империалистических держав. Обусловленная мерой государственного вмешательства, по логике Хармана, система государственного капитализма должна быть практически универсальна! Кажется, что холодная война и враждебные отношения между СССР и Западом были просто большим недопониманием того, что государственно-капиталистичские государства были на обеих сторонах «железного занавеса» вместо фундаментального антагонизма между двумя социальными системами. Если они были в основе одинаковыми, то откуда вся эта суета, дипломатические и военные трения, гонка вооружений? «Как мы смотрим на конец холодной войны, коллапс СССР и российскую ориентацию на США?», (International Socialism, No. 66, Spring 1995, pp. 12-14.) — спрашивает Дейв Крауч, сторонник Клиффа в Москве. Согласно его мнению, коллапс сталинизма не был победой американского империализма — несмотря на то, что все буржуазные комментаторы говорили по всему миру.

Там не было никакой „капитуляции“ перед американцами. Когда правящий класс России перестал шататься от поражения, нанесенного ему населением после 1989 года, он усилил свою позицию как дома, так и за границей. Большое шоу, последовавшей за холодной войной, дружбы между Россией и США было необходимо обеим сторонам. Кремлю было нужно убедить своих людей, что старые плохие дни пройдены и, что реформы должны привести их к обильному рыночному будущему. (Там же)

Какую путаницу вы можете видеть? Согласно Дейву Краучу, коллапс сталинизма был результатом усиления государственного капитализма «как дома, так и за границей»! Крауч, несмотря на то, что находится в Москве, кажется живущим на другой планете. Он не видит коллапса производительных сил, хаоса, обнищания масс, политических конвульсий, военной катастрофы, обрушившейся на российских людей. Нет. Все это не важно, а только неким мистическим образом (как именно понимает только Дейв Крауч) предыдущий режим в действительности усилился! Здесь мы должны полностью отойти от марксизма и войти в царство фантастики.

Ясно, «государственные капиталисты» в России и Восточной Европе, пытаясь преодолеть свои проблемы, были вынуждены двинутся к более традиционной форме рыночного капитализма. Другими словами, перевороты в России и Восточной Европе — чисто «тактические» проблемы для различных частей капиталистического класса, их перегруппировка. Приватизация, ключевой момент капиталистической контрреволюции, рассматривается как некий трюк, так как в действительности собственность вовсе не была трансформирована; продажа акций, была просто «механизмом», с помощью которого «государственные капиталисты» могли увеличить свои прибыли! Согласно этому джентльмену, социалисты не могут защищать одну форму капитализма от другой. В начале 1950-х эта позиция привела к тому, что он остался нейтральным в ходе корейской войны, когда деформированное рабочее государство Северная Корея подверглось империалистической атаке. Однако в ходе вьетнамской войны, благодаря давлению студентов и мелкой буржуазии в своих рядах, он фешенебельно поддержал «государственный капитализм» Северного Вьетнама против американского империализма. Сегодня модно не защищать плановую экономику бывшего СССР и Восточной Европы против контрреволюции, а поддерживать румынских студентов, требующих капиталистической реставрации.

Жизнь всегда берет реванш над фальшивыми теориями. Вся искусственная конструкция государственного капитализма лежит в руинах. Хотя, вместо честного признания своих ошибок, они пытаются прикрыть обломки своими ладонями. Теперь они пытаются утверждать, что никаких реальных изменений не произошло. Это немедленно ведет их к маленькой ошибке — они оказываются неспособны отличить революцию и контрреволюцию! Согласно теории Тони Клиффа и прочих, капиталистическая контрреволюция в России сегодня невозможна. С тех пор, как бюрократия «овладела» государством, она играла туже роль, что и капиталистический класс. Где же здесь различия? С этой точки зрения нет разницы, приватизирована собственность или нет, ибо и то и иное — «капитализм»! Таким образом, так называемая теория государственного капитализма, если она будет принята российскими рабочими сегодня, должна совершенно разоружить их перед лицом нарождающейся буржуазии. Одного этого достаточно ,чтобы понять жизненную необходимость теории, которая рано или поздно должна реализоваться на практике.

Троцкий прояснил марксистскую позицию в «Манифесте четвертого интернационала». «Будьте уверены, национализация средств производства в отдельной стране, и притом отсталой, не гарантирует построения социализма. Но она делает возможной в дальнейшем главную предпосылку социализма, а именно плановое развитие производительных сил. Повернуть назад от национализации средств производства на основании того, что при этом не созданы хорошие условия жизни для масс, эквивалентно призыву к разрушению гранитного фундамента на основании того, что невозможно жить без стен и крыши. Классово сознательные рабочие знают, что успех их борьбы за полное освобождение немыслим без защиты уже завоеванных позиций, сколь бы скромными они не были. Тем более обязательно, поэтому, защищать такое колоссальное завоевание как плановая экономика от реставрации капиталистических отношений. Те, кто не могут защитить старые позиции, никогда не завоюют новых.»

Тед Грант